ИЗ АРХИВОВ: ИЗ СТАРЫХ «ЗАБРИСОК с РАЙДЕРАМИ»

 

Грейс Слик

Любить кого-то?

рок-н-ролльные мемуары

( написанные с помощью Андреа Каган)

 

От переводчика:

Книга Грейс Слик "Somebody To Love?" для меня – не столько попытка передать атмосферу, окружавшую одну из сильнейших вокалисток рок-музыки, сколько попытка выразить свою точку зрения. Потому что, как пишет сама Грейс: "Мне всегда есть, что сказать". Выбирая, какие главы опубликовать, я постарался акцентировать внимание на наименее известных, но, тем не менее, крайне интересных фактах из биографии Грейс (изложенных, надо сказать, со всем свойственным ей сарказмом по отношению к себе и к окружающей действительности).

 

Что делать с чашей для омовения рук

 

По правде говоря, я не хотела в колледж, а чего мне хотелось – так это пожить немного в Нью-Йорке. Просить у родителей двадцать тысяч долларов, чтобы поехать развлечься за три тысячи миль от дома, явно не стоило, поэтому я и предложила Финч в качестве официальной причины отъезда. На это они пошли.

Финч был высшей школой для девушек из богатых или влиятельных семей (хотя себя я таковой не считала), которые попали туда в основном потому, что им не хватило баллов для поступления в Вассар[1]. Там изучали основы того, как заполучить и удержать мужика из Гарварда или Йеля. Меня это не интересовало. Моя группа состояла из таких, как Сэнди Сигрэм (ага, из той самой алкогольной семьи), трех или четырех оклахомских нефтяных принцесс, моей соседки по комнате, чей отец был управляющим делами в "Эсти Лаудер", Сиси Шейн, богатой девушки из Беверли Хиллз, и еще парочки девиц с таким же социальным статусом.

Первым парнем, с которым я начала встречаться в колледже, был студент Принстона Эндрю Мэтисон. Нет людей, более презрительных и недоверчивых, чем эти "настоящие белые американцы" с Восточного побережья. Они страшно горды своим происхождением от "первопроходцев" и отказываются понимать, что большинство первопоселенцев в Плимут Роке[2] были бунтовщиками и преступниками, уплывавшими из Европы, чтобы избежать тюрьмы.

Несмотря на все это, я продолжала встречаться с Эндрю, который происходил из одной из этих генетически ущербных "благородных" семей с Восточного побережья. Он был образованным парнем с кривыми зубами и неплохим чувством юмора, но я ничего не знала о его "высоком происхождении" вплоть до семидесятых годов, когда женщина, писавшая мою биографию[3], рассказала, что его родственники отказались говорить с ней о наших отношениях. Его семейство, вероятно, не хотело, чтобы все знали о том, что их кривозубый отпрыск путался со шлюхой-рокершей. Сами по себе кривые зубы не так уж страшны, но почему его родители, при таких деньгах, не поставили ему в детстве "пластинку"? Я очень благодарна своим родителям за то, что они исправили мои зубы. Иначе я была бы хорошей иллюстрацией к собственной песне "Белый кролик".

Джимми Гэйтер, другой парень из Принстона, гулял с моей подругой Сью, а потом стал ее мужем. Эта парочка, вместе со мной и Эндрю "Кроликом" Мэтисоном как-то устроили двойное свидание, причем сдуру загуляв на всю ночь. Никакого секса, никаких наркотиков, просто немного повозились в снегу в Центральном парке. Но "полиция нравов" в Финче решила, что наше ночное развлечение является грубейшим нарушением кодекса чести порядочной девушки. Они посчитали необходимым созвать заседание педсовета и родительского комитета, чтобы проголосовать за наше немедленное исключение из колледжа за нарушение правил поведения. Я до сих пор помню, как мы несколько часов с ужасом ждали их решения.

Мы отделались строгим выговором за аморальное поведение только благодаря ангельской внешности Сью, но нам все же разрешили остаться, поэтому мы продолжили грызть гранит науки поведения. Ни капельки не шучу. Мы изучали, например, такие темы:

1. Какой вилкой пользоваться в каком случае при обеде из семи блюд – стр. 101.

2. Что делать с чашей для омовения рук. Не пейте из нее – стр. 102.

3. Сидите прямо, ноги скрещены в щиколотках, никогда не кладите ногу на ногу – стр. 103.

4. Узнайте, как бы случайно, сколько наличных у вашего спутника – стр. 104. (Последнее было для всех самым важным.)

Помимо этих важных вещей нам преподавали английский, историю и сценическое мастерство в небольших объемах, чтобы мы не сорвали важный деловой обед и могли связать пару фраз, не наделав грамматических ошибок. Еще они хотели, чтобы мы побольше общались, надеясь, что когда-нибудь потом мы поможем друг другу, вспоминая совместную учебу. Но сейчас я даже не представляю, живы ли мои "дорогие подруги", за исключением одной – Селесты Шейн, более известной как Сиси.

Мы сдружились, потому что она разделяла мой иронический взгляд на высоколобость Восточного побережья, процветавшую в Финче. Во время уикнда в Принстоне, проходившем в старошотландском стиле, мы с Сиси возмутили снобов импровизированными танцами и пением, которое находили весьма смешным. Они, со своей стороны, считали это совершенно "неподходящим" и попросили нас больше к ним не приходить. Собственно представление состояло из танцев Сиси (полностью одетой) прямо посередине комнаты, – еще не шокированы? – а я сидела у ее ног и исполняла бестолковщину в стиле Чосера под собственный гитарный аккомпанемент.

Песня была примерно такой:

 

Я люблю свою жену,

Очень-очень-очень.

И дыру ее люблю,

Ту, что травку мочит.

Сиськи я ее люблю,

Тру-лю-лю, тру-лю-лю,

Также в заднице дыру

Ту-ру-ру, ту-ру-ру.

Я бы ел ее дерьмо –

Не теряйся, крошка, –

Я бы ел ее дерьмо

Деревянной ложкой.

 

Если бы какой-нибудь парень из их колледжа спел такую песню, они бы просто сочли это глупым, но разве они попросили бы его уйти и не возвращаться?

Ну и паж-ж-алста.

 

 

Пользуйся!

 

Был 1965 год. Как-то вечером Дарби[4], его брат Джерри и я решили пойти в небольшой клуб под названием "The Matrix", чтобы послушать группу "Jefferson Airplane". Марти Бэйлин, один из двух вокалистов, обустроил этот клуб на свои деньги, с небольшой помощью других участников группы да двух странного вида врачей.

Когда я увидела "Airplane" на сцене (они были тогда слегка эклектичной группой, исполняя электрический фолк-рок, блюзы и довольно попсовые песенки), я поняла, что играть в группе – замечательное занятие. Получаешь деньги за концерты, пишешь песни, если хочешь, работаешь всего пару часов, да и то по вечерам, тусуешься, принимаешь наркотики где и когда захочешь... После концерта мы вернулись домой и занялись подсчетами. Получалось, что музыканты "Airplane" за один вечер зарабатывали больше, чем я за неделю в модельном агентстве. Не прошло и пяти минут, как мы начали строить планы по созданию собственной группы.

У Джерри была старая ударная установка, пылившаяся в гараже у родителей. Дарби умел играть на гитаре. Мой голос, пусть и не поставленный, был, как минимум, достаточно громким, чтобы я могла перекричать усилитель. Наш приятель, Дэвид Майнор, тоже мог петь и немного знал аккорды, да еще и внешность у него была неплохая. Питер ван Гельдер играл на саксофоне, а Бард Дюпон обычно мог найти подходящие ноты на басу.

Теперь нужно было название. Как насчет "The Great Society" ("Великое общество")? (Заодно посмеемся над грандиозным названием, которое Линдон Джонсон придумал для населения Штатов.) Это было прикольно.

В то время, к счастью для нас (и к несчастью для аудитории), не нужно было быть виртуозом, чтобы играть в клубах. Поэтому, как только мы сформировали группу, пошли и довольно частые концерты. Иногда мы играли для трех пьяниц, которые либо были слишком пожилыми и умными, либо слишком много выпили, чтобы смотреть на сцену. Иногда клуб был заполнен "под завязку", но публика полностью состояла из музыкантов других местных групп, которые пришли потусоваться.

В прессе мнения расходились: одни считали нас бездарями, другие, наоборот, хвалили за оригинальность. Хороши или плохи, – кто знает, но уж оригинальными мы были точно. Каждый считал своим долгом принести материал для группы. Вскоре единственной "чужой" песней осталась "Sally Go 'Round The Roses". Мы отказались от аранжировки в стиле соул в пользу индийских ритмов, которые любили Дарби и Питер; получалось похоже на мантру.

Все предложения, какими бы бредовыми и незначительными они ни были, тут же принимались, давая толчок к дальнейшим изменениям, ни одна мысль не пропадала даром. Вскоре первоначальные мелодии уже прослеживались с трудом. Мы привносили в свою музыку все, что попадалось на глаза.

Так получалось, что, помимо практически ежедневных изменений в песнях, был еще внезапный, хотя и естественный переход от формальной одежды пятидесятых к формуле "кажется, это клевый прикид" разнообразных костюмов шестидесятых, который не давал мне покоя ни на минуту. Как в рассказе о мальчике, который не знал, что надеть.

ОНА ВЕРНУЛАСЬ, ЕЙ ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ И У НЕЕ ПОТРЯСНЫЕ КОСТЮМЫ!

Самые невероятные – от пиратки в кожаной мини-юбке и кожаных же сапогах по колено до индийских кафтанов по щиколотку. Я никогда не носила футболки – слишком современно. Зато постоянно забегала в сан-францисский Оперный театр или в прокат костюмов для вестернов в Лос-Анджелесе. Если же у них не было того, чего хотелось, я мастерила сама.

Высокие кожаные сапоги на шнуровке и бижутерия из секонд-хэнда. Если все остальное не катило, у меня были еще две огромные пестрые шали. Я связывала их углы, просовывала голову и руки и закрепляла на запястьях черной резинкой сантиметров двенадцати в ширину. Долой ателье!

Мой первый опыт жизни в коммуне, что было характерным знаком времени, был результатом желания устроиться поудобнее. Большую часть времени я проводила с ребятами из "The Great Society", поэтому, чтобы не тратить много времени на дорогу от одного дома к другому, мы решили снять большой дом в Милл-Вэлли. Это давало возможность репетировать и днем, и ночью, хотя неудобства коммуны проявились моментально. Что, если кто-то хочет спать, а остальные репетируют? Что, если ты поссорился с кем-то, а уйти некуда? А если парень хочет в душ, а там она? Обычное дело, если живешь вшестером-всемером. Проблемы множились, и, возможно, именно это стало причиной ухода из группы Дэвида Майнора и Барда Дюпона. Действительно, жилищный вопрос все портит. Не обязательно наблюдать, как грызутся пять крыс в маленькой клетке, чтобы понять, что такое клаустрофобия.

 

 

Кнопочки, лампочки и шнурочки

 

Мы начали репетировать с "Airplane" на квартире у Джека Кэсэди и Марти Бэйлина в Хейт-Эшбери. Поскольку группа хорошо знала материал, им не нужно было практиковаться.

Но мне-то было нужно!

Когда мы собирались на репетиции, большая часть времени уходила на треп и прослушивание чужих записей, поэтому мне трудно было познакомиться с музыкой. "Airplane" были первой группой из Сан-Франциско, подписавшей контракт с большой фирмой, "RCA". Поскольку один альбом, "Jefferson Airplane Takes Off", они уже записали, я могла петь под эту запись. Но на диске было далеко не все, что группа исполняла на концертах. Чтобы выучить программу, пришлось ходить на концерты.

Когда я вышла на сцену "Филлмора" с "Jefferson Airplane" первый раз, у меня тряслись поджилки. "Airplane" тогда уже были сверхпопулярны, а "The Great Society" еще только пытались взобраться по лестнице успеха. Меня, собственно, ужасало не отсутствие у меня таланта или знания материала. Я знала все эти песни, я слышала их много раз. Публика в "Филлморе" тоже меня знала по "The Great Society", поэтому я не боялась, что они посмеются надо мной или текстами моих песен.

Проблемой было то, что я не привыкла играть без репетиций, без скрупулезных приготовлений. Я до сих пор такая – мне нужно практиковаться, пока все не будет звучать идеально. Я думала, что перед моим первым концертом в составе "Airplane" мы будем долго репетировать. И вот на тебе – стою на сцене, без малейших приготовлений и абсолютно в себе неуверенная!

Но, выйдя на сцену, я приосанилась, собралась, постаралась двигаться плавно, расслабить руки – и никакого щелканья пальцами! Я улыбнулась и посмотрела в зал, надеясь, что во взгляде читается: "Вы знаете, что я тут впервые. А я знаю, что вы ждали Сигне Андерсон. Но теперь здесь я, а кому не нравится – может идти к черту!" Мне хотелось показать, что все нормально, что я контролирую ситуацию. Но нервы были на пределе.

Я не представляла, насколько "Airplane" играет громче, чем "The Great Society". Через плохие мониторы не было слышно ничего, кроме воя электрогитар – я даже не знала, попадаю ли я в ноты. Очень трудно петь, когда себя не слышишь. На гитаре есть лады: они всегда на месте, поэтому можно играть, не слыша себя: берешь аккорд – и можешь быть в нем уверен. То же самое и с клавишами. Но у певца-то инструмент невидимый, поэтому, не слыша себя, трудно знать наверняка, что именно поешь.

В тот вечер я надеялась, что примерно попадала в то, что играла группа. Я знала, что пела ужасно, но, когда все закончилось, и менеджер Билл Томпсон, и ребята наперебой меня хвалили. Кто-то сказал: "У нас запись есть, хочешь послушать?"

Я быстро ответила, не желая снова слушать эту гадость: "Нет уж! Чего я хочу, так это немного порепетировать! И с подключенными инструментами – а не это дурацкое акустическое треньканье, по которому ничего не поймешь!"

Когда я впервые попала в Студию А на бульваре Сансет, принадлежащую "RCA", я чувствовала себя, как ребенок, любящий лошадей, которому купили абонемент на скачки на два месяца. Вокруг были бесчисленные кнопочки, лампочки и шнурочки, придававшие процессу записи дополнительную таинственность. Помимо стационарного оборудования мы экспериментировали и с новейшими гитарными "примочками", которые появлялись тогда чуть ли не ежедневно. Во время записи "Surrealistic Pillow" я проводила в студии все время, даже тогда, когда необходимости в этом не было, пытаясь понять, как все эти машины трансформируют простейшие шумы в мощное сбалансированное звучание. Это был второй альбом для "Airplane" (после "Jefferson Airplane Takes Off"), но для меня-то он был первым, поэтому я не желала пропустить ни секунды процесса.

Может, вам интересно, что означает "Surrealicic Pillow" ("Сюрреалистическая подушка")? Сама не знаю. Это одно из тех названий, которые каждый трактует по-своему. Когда Марти Бэйлин спросил у Джерри Гарсия, что он думает об этой записи, Джерри ответил: "Звучит как сюрреалистическая подушка". Как спать на подушке? Проснуться? Мечтать? Видеть сны? Заниматься любовью? Определение "сюрреалистическая" оставляет вопрос открытым.

Пока мы жили в "Тропикане", я начала не только учиться музыкальному бизнесу, но и "знакомиться" с ребятами из "Airplane". Хотя, как утверждали законы штата Калифорния, мы с Джерри Сликом все еще были женаты, я видела его всего пару раз. Он занимался своим делом (кино), я – своим (музыкой), разве что столкнулись пару раз в аэропорту...

К счастью или к несчастью, я всегда была во власти своих страстей – мне нравились живопись, архитектура, музыка... Думаю, это эгоизм, но я так живу. Поэтому рок-н-ролльная сцена Сан-Франциско, с ее страстью и свободой самовыражения, была просто создана для меня. Мой брак с Джерри, напротив, отбрасывал меня назад, в пятидесятые, и это сильно повлияло на наши отношения. Страсти там не было никогда. А когда я начала активно выступать и писать песни, я нашла наиболее подходящий мне стиль жизни. Именно об этом я мечтала в детстве. Хотя мы с Джерри не разводились до 1971 года, уже в 1967 я чувствовала себя незамужней женщиной.

Я легко восприняла популярную в шестидесятых идею сексуальной революции, хоть и была воспитана совсем в другом ключе. Для меня новый стиль жизни означал всего лишь еще один костюм – а разве переодеваться сложно? Кому приятно носить одно и то же каждый день? Даже если вы очень любите бананы, вы ведь не будете есть их на завтрак, обед и ужин? Мы хотим разнообразия во всех областях – так почему же не в постели? В то время все так думали, и я не была исключением. Поэтому неудивительно, что именно среди музыкантов, с их талантом, юмором и душевным сходством, я нашла большинство своих любовников. Когда играешь в группе, чаще видишь ребят, чем родственников; вот я и начала посматривать на парней, с которыми я пела каждый вечер. В "The Great Society", "Airplane" и "Starship" я была замужем сразу за семерыми одновременно.

Мне всегда было наплевать на правило "Никогда не проси мужчину тебя проводить, жди, пока он сам предложит". Не просить меня проводить? А как насчет спросить, не хочет ли он меня ТРАХНУТЬ? "Тропикана" не располагала к романтическим чувствам, но, если не обращать внимание на обстановку, сразу становилась приятнее. Вот, например, я знала, что Джек Кэсэди будет в своей комнате с утра; было слишком рано, чтобы куда-то идти, и слишком поздно, чтобы спать. Я позвонила ему под предлогом того, что у меня нет штопора, и попросила помочь. Вино в 9 утра? Гм. Но Джек был очень вежливым и всегда был готов прийти на помощь, поэтому он лично принес штопор ко мне в комнату.

Мы с Джеком считали себя людьми опытными. Разговор, однако, состоял только из улыбок, шуток и намеков, хотя оба мы понимали, что через пять минут займемся любовью. Мы были слишком смущены и возбуждены, чтобы понимать, что говорим. Мы делали все очень мягко, боясь нарушить очарование – прикосновение, сближение, тишина, смех и, наконец, поцелуй, который перевел тела в горизонтальное положение.

Джек был очень хорош в постели. Надеюсь, что его жена, Диана, которую я очень люблю, простит мне такое дурацкое описание, тем более, что тогда они еще не были знакомы. Но у меня также были хорошие отношения с девушкой Мирандой, которая была знакома с Джеком в то время. Миранда также была "знакома" еще кое с кем из техников группы, с Полом Кэнтнером, еще с кем-то... У нас в группе были очень хорошие отношения, мы много времени проводили вместе, поэтому многие из нас хорошо "знали" друг друга. Когда мы вернулись в Сан-Франциско и я рассказала Миранде о происшедшем между Джеком и мной, она только рассмеялась: "Ты поимела его в Лос-Анджелесе, а я поимею в Сан-Франциско, вот и все!"

Ну и ладно.

Не чувствовал ли Джек себя куском мяса, который перекидывают друг другу две сучки-сексистки? Не думаю. Мы тогда не заботились о политкорректности в социальных или моральных вопросах, которая проявилась в Эру СПИДа. Мы все были друзьями, а лучшее, чем можно заняться с другом – секс. Заодно и от венерических болезней лечились вместе...

Много позже Пол Кэнтнер сказал об этом: "Забудьте про "Лето Любви" – его нужно назвать "Золотым веком траха".

 

Клубничный трах

 

Мы играли вместе с "The Doors" во Франкфурте, Копенгагене, Лондоне и Амстердаме, и я не помню точно, в какой стране это случилось. Но я помню отдельные разрозненные детали, например, цвет ковровых дорожек в коридоре гостиницы (розовый и бордовый). Помню и то, как волновалась, когда стояла перед дверью в номер Джима Моррисона.

Сейчас утро, он, наверное, еще спит. Если спит, то не ответит на мой стук, я вернусь в номер и перестану нервничать. Ой, а вдруг это не тот номер? Ладно, черт с ним.

Я постучала "секретным" стуком. Джим, правда, его все равно не знал, это был опознавательный стук "Airplane", так начиналась одна из наших песен; мы стучали так, чтобы дать понять, что за дверью "свои". Джим даже не стал спрашивать: "Кто там?". Он просто повернул ручку, широко распахнул дверь, так, что мне было видно всю комнату, и, улыбнувшись, спросил: "Что случилось?"

Не помню, что я ответила. Поскольку я и не думала, что кому-то понадобятся такие вещи через тридцать лет, я никогда не вела дневников. Вообще, если бы я знала, какое влияние окажет Моррисон на будущие поколения, я бы взяла с собой диктофон. И еще мне хотелось бы рассказать, что это он пришел в мой номер, чтобы соблазнить меня. К сожалению, это было не так. Это я была насильницей.

Войдя, я заметила на кофейном столике тарелку с клубникой – то ли ее прислало руководство отеля, то ли Джим сам заказал. Я подошла посмотреть, чтобы хоть что-то делать, пока я не придумаю, о чем говорить дальше. Взяла тарелку в руки и присела на край кровати, а потом, по какой-то непонятной причине, надела одну из ягод себе на палец. Внутри она была очень холодная и твердая. Замороженная клубника. Замечательно. Спасибо тебе, Господи, за тему для дальнейшего разговора с г-ном Молчуном.

– Можно, я положу их на обогреватель? – спросила я. Европа, блин, 1968 год. Никакого центрального отопления.

– Пожалуйста... Только он не работает. – Это была одна из самых связных реплик, которые я слышала от Джима. Я поставила тарелку на обогреватель, а он заполз на середину кровати, уселся поудобнее, схватил одну ягоду и начал мять ее в руках, пока сок не потек по его рукам. Он засмеялся, схватил еще одну и повторил тот же номер с ней. Словами это трудно объяснить, но смех создает совершенно особую атмосферу. "Эта игра мне нравится," – подумала я и расслабилась.

Мы не использовали клубнику как возбуждающее средство, вроде Ким Бэсинджер и Микки Рурк в "Девяти с половиной неделях". Больше это напоминало детсадовскую игру – возню глупых грязнуль в луже. Размять, размазать вокруг (не по соседу) – каждый пытался создать больший беспорядок, чем другой. Он победил, размазав клубнику по простыням. Но вдруг что-то заставило его вскочить. Он подошел к шкафу, открыл его, снова закрыл, а потом подошел ко мне, все еще игравшей в клубничную грязнулю, стоя на коленях на кровати. Я не стала спрашивать, что означала эта возня со шкафом; я боялась, что он очнется от своего идиллического состояния.

Это было для меня ново – как заниматься любовью с ожившей статуей. Меня еще никто так пристально не изучал. Казалось, он рассматривал расстояние между нами, как невидимый покров, и стягивал его каждым своим движением. Наши бедра прижимались друг к другу, его тело двигалось; и у меня было ощущение, что каждый раз он оглядывал пространство между нашими телами, чтобы понять, как много ему придется преодолеть, чтобы прижаться ко мне. Джим был хорошо сложен, его член был несколько больше обычного, и он был еще достаточно молод, чтобы постоянный прием наркотиков не отражался на эрекции.

В то же время, он был удивительно нежным. Я как будто участвовала в каком-то сумасшедшем лежачем ритуале. Это так странно: маниакальный на сцене, он был очень возвышенным в постели. Наверное, всем иногда надо переставать дурачиться. Джим поразил меня своей бессловесной страстью; его бедра продолжали настойчивые круговые движения, как в танце. Когда он смотрел мне прямо в глаза, он, казалось, пытался найти во мне страсть, способную разрушить его одиночество.

Я не знаю, сколько я пробыла у него. После секса мы не лежали, расслабленно покуривая сигарету и мечтательно поглядывая друг на друга. Я знала, что нужно уйти, пока нас не застали вместе – у нас обоих были постоянные партнеры. Я быстро, не глядя, оделась. Джим даже не посмотрел на меня; он просто неподвижно лежал на кровати. Лежа голым на кровати, с закрытыми глазами и без каких-либо эмоций, он спросил: "Почему бы тебе не зайти еще как-нибудь?" Я не знала, что он хотел услышать, поэтому ответила в лучшем стиле колледжа Финч: "Только если попросишь". Он улыбнулся – но так никогда и не попросил.

Поскольку я разделяю точку зрения Робина Уильямса – "Если ты помнишь шестидесятые, ты в них не жил", – я, естественно, забыла, в какой стране произошел "клубничный трах".

 

Доза для Хитрого Дика

 

У Хитрого Дика Никсона, как его называли в народе, была дочь, Триша, которая училась в колледже Финч лет через десять после меня. Что и привело к приглашению вашей покорной слуги, в числе других выпускниц, на чай в Белый дом.

Другая выпускница Финча, г-жа Дэвид Басби, которая была моей соседкой по комнате, составляла список приглашаемых выпускниц. Кажется, всевозможные "разумные" дамочки, слышавшие обо мне, предупреждали ее, что не стоит приглашать меня, так как я стала одной из этих "леваков", сумасшедшей антиобщественной хиппи-наркоманкой из Сан-Франциско. Но бедная тихая г-жа Басби помнила совсем другую Грейс. Несмотря на советы других выпускниц, она все-таки послала мне приглашение. Когда она спросила, кто будет меня сопровождать, я быстро ответила: "Г-н Леонард Хауфман".

Г-жа Басби вспоминала: "Имя этого господина произвело на меня впечатление, я и подумать не могла, что она говорит об Эбби Хоффмане! Я записала его среди других и отослала в Госдепартамент для проверки".

Выбирая сопровождающего для визита в Белый дом, я остановилась на Эбби, потому что не знала никого, кто был бы более счастлив посетить это средоточие американской мощи. В день приема я попыталась слегка пригладить волосы Эбби – у него была огромная прическа в стиле "афро", а мы не хотели выглядеть парочкой отъявленных хиппи. В костюме и галстуке он стал похож на мафиозо. Вид был очень страшный, значительно более "подрывной", чем в майке из американского флага.

Выпускницы Финча, все в пальто из верблюжьей шерсти, в одинаковых золотых серьгах, туфлях на "рюмочке", чулках, юбках до щиколоток из верблюжьей шерсти и бежевых шелковых блузках, выстроились в очередь перед входом в Белый дом. Я стояла в очереди рядом с Эбби. На мне был сетчатый топ с накладными карманами, едва прикрывавшими соски, короткая черная мини-юбка с широким поясом и высокие кожаные сапоги до бедер. Похожие на сутенера и проститутку, мы, тем не менее, абсолютно не волновались – ведь у нас, в отличие от остальных, было персональное приглашение.

В карманах у нас было столько кислоты, что хватило бы на целую толпу, но нам не нужна была кайфующая толпа. Нашей целью был Ричард Милхауз Никсон. Обученная формальному этикету приемов в Финче, я знала, что прием – не застолье. Обычно в зале ставят два длинных стола, на каждом по два больших чайника, иногда еще кофейник посередине. Люди слоняются вокруг, попивают чай из маленьких чашечек и болтают друг с другом. План был таким: я запускаю свой сверхдлинный ноготь (с него очень удобно нюхать кокаин), в карман, подцепляю шестьсот микрограммов чистейшей порошковой кислоты и, приветливо улыбаясь, стряхиваю ее в чашку Хитрого Дика ( т.е. президента США Ричарда Никсона - прим. З.Р.). Если у меня не получается, пробует Эбби. Мы знали, что не получим удовольствия от созерцания Никсона под кайфом (ЛСД действует не сразу), но мы приходили в восторг от мысли, что чуть позже он уже будет ползать на четвереньках по Белому дому, разговаривать с портретами, рассматривать растекающиеся стены и думать, что стал бульдогом!

Хотя в тот день шел дождь, оставляя грязные пятна на многочисленных туфлях от Гуччи, охрана проверяла каждого, внимательно изучая документы и оглядывая со все сторон.

– Извините, можно посмотреть ваше приглашение? – спросил один из охранников. – И документы...

Он забрал мое приглашение на имя Грейс Уинг и водительские права, ушел в караульное помещение и, вернувшись, сообщил:

– Извините, мисс Уинг, но вам отказано в посещении.

– Но у меня же приглашение!

– Послушайте, мы знаем, что вы – Грейс Слик, являетесь персоной повышенного внимания с нашей стороны и находитесь в списке подозреваемых ФБР... – Я не знала за собой ничего серьезного, наверное, все-таки это за стихи... И кто знает, что они раскопали на Эбби...

В конце концов, мне разрешили войти, но одной. Эбби должен был оставаться снаружи. Я объяснила, что я никуда не пойду без своего телохранителя, а Эбби добавил: "Я не разрешу мисс Слик пойти туда в одиночестве. Я знаю, эти лопухи теряют президентов каждые три года! Это опасное место!"

Мы с Эбби уехали, а г-жа Басби не заполучила на чай революционеров. Но, к всеобщему удивлению, секретарь по социальной политике сказала: "Вернитесь и найдите их. Г-жа Никсон и Триша очень хотят с ней встретиться". К сожалению, мы уже уехали. Я читала в газетах, что Триша в интервью обмолвилась: "Мне очень жаль ее. Она приехала с телохранителем – популярность, наверное, сделала ее параноичкой!"

 

Желание новизны

 

Группа распадалась на глазах. Мы стали делиться на небольшие группы – Джек и Йорма, Грейс и Пол – или уходить поодиночке: Марти – в собственный мир, Спенсер – в отношения с любимой женщиной.

Мы вступали в новое десятилетие, в котором наш стиль уже считался старомодным и был вытеснен более четкими и материальными звуками диско. "Airplane" исчерпал себя. Или, вернее, все произошло, как в нормальных человеческих отношениях – наступило время, когда страсть исчезла, новизна отношений притупилась, а внимание переключилось на другие, еще неисследованные области. Мы хотели нового.

Хотя мы и не говорили этого вслух, мысли у всех были одинаковыми – без "Airplane" нам откроется больше возможностей для дальнейших действий.

Джек и Йорма, как "Hot Tuna", могут...

Грейс и Пол, записываясь вместе, могут...

Марти, работая сольно, может...

И так далее.

Телега наткнулась на камень. Все считали, что в сольной работе они будут свободнее.

Следующие два альбома, "Bark" и "Long John Silver", мы записывали в "подвешенном" состоянии. В 1967 году, во время записи "After Bathing At Baxter's", Йорма катался на мотоцикле по студии (Джек все это записывал) и махал рукой сидевшим на полу людям, кайфовавшим вокруг баллончика с веселящим газом. Но в начале семидесятых из студии исчезло даже веселье. Мы не получали удовольствия, мы потеряли интерес к происходящему. Желание сделать все как можно лучше уступило место коммерческим соображениям. Мы перестали записываться совместно – каждый работал над собственным материалом и старался как можно меньше времени уделять работе других.

Скучность и вымученность последних альбомов "Airplane" была очевидна. Когда мы говорили о том, что делали Джек и Йорма, или Марти, или мы с Полом вне группы, энтузиазма всегда было больше, чем когда мы говорили о группе.

Я никак не могла удержать группу от распада, поэтому тихо залезла в свою бутылку и спряталась. Похмелье я лечила кокаином. После долгих дней и ночей в студии, наполненных наркотиками, я стала выглядеть толстой и неряшливой. Запись часто заканчивалась только тогда, когда рассвет приносил с собой полный упадок сил и несыгранность. Я прошла путь, предсказанный нашему поколению – и чуть не умерла в тридцать лет.

Спасло меня то, что тело отказывалось выдерживать такие перегрузки. После ночи, полной наркотиков и алкоголя, мне нужно было (да и хотелось) отдохнуть. Мне не нравилось напиваться каждый день, но быть единственной трезвой тоже было не слишком интересно. Поэтому я напивалась, но ровно настолько, чтобы самостоятельно держаться на ногах. Из-за этого я позабывала все на свете, даже не помню, как мы записывали альбомы, не помню концертов тех лет... Хорошо еще, что новая группа, которую мы собрали, состояла из уже знакомых музыкантов, игравших на "сольнике" Пола или наших "дуэтах"...

Сейчас хорошо видно, что распад "Jefferson Airplane" произошел не по чьей-то вине, просто закончилась эпоха. Мне жаль, что мы не могли незаметно перейти в следующую фазу, но, как известно, некоторым еще больше не повезло с переменами (например, Марии-Антуанетте или Николаю II)... Никто не умер, просто нас как следует долбануло – и следующий шаг каждому пришлось делать в соответствии со своими возможностями.

Мы все были испуганы. Ведь это же конец! Но я восприняла распад несколько спокойнее, чем остальные участники группы. Некоторые сразу распознают свой страх и начинают бороться с ним. У меня было хорошее воспитание, я заранее знала, как реагировать на страх, боль или грусть; просто это были неправильные реакции. Когда я чувствую что-нибудь подобное, то, не раздумывая, наношу ответный удар. А через пару дней до меня доходит, что я объявила войну Новой Зеландии, обозлившись на Германию. Такая вот мисс Направленная агрессия.

Итак, конец пути. Кто-то свернул в сторону, обиженно ворча, кто-то отстал по дороге, а остальные сидят за праздничным столом; я выпиваю свой бокал до дна и прочищаю горло, чтобы сказать еще один тост.

 

                                            Перевод с языка Грейс Слик

                                             J.ANDREY MANOUKHIN



[1] Привилегированный женский колледж.

[2] Первое поселение англичан на территории Северной Америки. Основано колонистами, прибывшими на корабле "Мэйфлауэр" ("Mayflower").

[3] Барбара Роуз (Barbara Rowes), автор книги "Grace Slick : The Biography".

[4] Дарби Слик, первый муж Грейс, кинорежиссер.